На дальнем конце города в воздухе висела церковь, и в ней тихо кипели люди: на мужчинах – костюмы, на дамах – платья в цветочек, на детях – рубашки и шорты, пуговицы, и всем до смерти хочется разуться.

Что до Убийцы, то в детстве он хотел стать машинисткой, как его мать. Она работала у единственного в городе доктора, день за днем стуча по клавишам в приемной на стареньком серо-стальном «Ремингтоне». Иногда она брала машинку домой, чтобы печатать письма, и тогда просила сына донести. «Ну-ка, покажи, какие у тебя мускулы, – говорила она тогда. – Можешь дотащить эту развалюху?» Мальчик с улыбкой подхватывал «Ремингтон».

Очки у нее были секретарские, в красной оправе.

А тело за машинкой – пышным.

Мать говорила строгим голосом и носила хрустящие крахмальные воротнички. Вокруг нее сидели пациенты: со своим потом и шляпами, потом и платьями в цветочек, потом и сопливыми детишками; они сидели, обнимая свой пот. И слушали джебы и левые хуки Адель Данбар, загонявшей в угол свою машинку. Пациент за пациентом, выходил в приемную старый доктор Вайнраух, похожий на фермера с вилами с картины «Американская готика», всякий раз окидывал очередь взглядом.

– Адель, кто следующий в разрубочную?

По привычке она заглядывала в блокнот.

– Миссис Элдер.

И кто бы ни был этот следующий – хромая старуха с зобом, водянистый от пива старик с маринованной печенью или ребенок с содранными коленками и загадочной сыпью под штанами, – каждый поднимался и хотел в кабинет, все несли свои разнообразные жалобы… и среди них играл на полу несмышленый сын секретарши. На вытертом ковре он строил башни, проглатывал бесчисленные комиксы с их злодействами, суматохой и потрясениями. Он забывал злобные гримасы конопатых школьных мучителей и запускал звездолеты по приемной: гигантской миниатюрной Солнечной системе в гигантском миниатюрном городе.

Город назывался Фезертон[18], хотя на птицу походил не больше любого другого. Конечно, поскольку жили они на Миллер-стрит, у реки, его комнату часто – по крайней мере, в дождь – наполняли звук хлопающих крыльев, птичий гвалт и хохот. В полдень на дорогу прилетали вороны клевать сбитых животных, отскакивая от проезжавших фургонов. Под вечер верещали какаду – черноглазые, желтоголовые, белые в слепящем небе.

В общем, птицы птицами, а известен Фезертон был другим.

Это было место, где много ферм и скота.

Несколько глубоких нор-шахт.

Ну а больше всего город был известен пожарами.

Это был город, где выли сирены и мужчины разного звания – а иногда и женщины – облачались в оранжевые комбинезоны и уходили в огонь. Как правило, оставив ободранный и застывший в черноте пейзаж, они все возвращались, но бывало так, если пожар ревел чуть дольше обычного, уходило тридцать с лишним, а обратно брели двадцать восемь или двадцать девять: все с печальным взглядом, раздираемые беззвучным кашлем. Вот тогда мальчики и девочки с худенькими ручонками и ножонками и старыми лицами слышали: «Прости, сынок» или «Прости, малышка».

Прежде чем стать Убийцей, он был Майклом Данбаром.

Мать была его единственным родителем, а он у нее – единственным ребенком.

Как видите, во многих смыслах он был почти идеальной половиной для Пенелопы: они представляли собой тождественные противоположности, как симметрия, в узоре или в судьбе. Если она прибыла из мест, где много воды, то его родина была засушливой глушью. Он рос единственным сыном у матери-одиночки, она – единственной дочерью одинокого отца. Наконец, как мы скоро узнаем – и в этом главная зеркальность, вернейшая параллель судьбы, – пока она оттачивала Баха, Моцарта и Шопена, его тоже увлекало искусство, но другое.

Однажды утром на весенних каникулах, когда Майклу было восемь, он сидел в приемной доктора Вайнрауха, а на улице стояло плюс тридцать девять по Цельсию: так показывал термометр у входа.

Рядом с ним старик мистер Фрэнкс источал запах тоста.

На усах у него блестели остатки джема.

Дальше сидела девочка из школы по имени Эбби Хенли, у нее были мягкие темные волосы и сильные руки.

Майкл только что починил космический корабль.

В дверях замешкался почтальон мистер Харти, и Майкл, оставив свою небольшую серую игрушку у ног Эбби, поспешил на помощь бедолаге-почтарю, который торчал эдаким незадачливым мессией с инфернальным свечением за спиной.

– Привет, Майки.

Почему-то он терпеть не мог, когда его называли Майки, но юный будущий Убийца, вжавшись в дверной косяк, пропустил почтальона внутрь. И вернулся сам как раз вовремя, чтобы увидеть, как Эбби Хенли, поднявшись идти в кабинет, наступила на его звездолет. Эбби была обута в могучие шлепанцы.

– Эбби!

Ее мать прыснула.

Несколько смущенных нот.

– Не очень красиво.

Мальчик, наблюдавший все это грустное событие, закрыл глаза. В свои восемь лет он уже знал, что значит «сука драная», и не боялся такое подумать. Вместе с тем такие мысли – дурное воспитание, и это он тоже знал. Девочка с улыбкой отвесила довольно бессовестное «извини» и прошлепала в кабинет.

Стоявший в метре от него Харти пожал плечами. На почтарской куртке не было пуговицы, там, где его брюхо решительно выдвигалось на передний план.

– Уже проблемы с девицами, а?

Описаться, как смешно.

Майкл улыбнулся, ответил негромко:

– Да нет. Она же, наверное, нечаянно.

Сука драная.

Но почтарь стоял на своем:

– О, она нарочно, даже не сомневайся.

Тост-с-Джемом Фрэнкс выкашлял одобрительную усмешку, и Майкл попробовал сменить тему:

– А что в коробке?

– Я только доставляю, малыш. Давай-ка, я поставлю, а ты уж разберешься? Адресовано твоей маме на дом, но я сообразил, что лучше принести сюда. Держи.

Хлопнула дверь за почтальоном, и Майкл внимательнее осмотрел коробку.

Подозрительно обошел ее кругом: он догадался, что там, – такие посылки он уже видел прежде.

В первый год ее вручили лично, вкупе с соболезнованиями и заветренной горкой печенюшек.

На второй год ее оставили на крыльце.

А теперь решили пихнуть по почте.

Благодеяние для обгорелого ребенка.

Конечно, сам Майкл Данбар ничуть не обгорел, но жизнь его, очевидно, опалила. Каждый год в начале весны, когда в буше обычно начинаются свирепые пожары, местная филантропическая шарашка под названием «Клуб Тайной вечери» брала на себя миссию чуть скрасить жизнь пострадавшим от пожаров, хоть обожженным физически, хоть нет. Адель и Майкл Данбар значились в их списке, и в этом году все было как всегда – стало почти традицией, что посылка, собранная с лучшими намерениями, оказалась до краев полна абсолютным фуфлом. Мягкие игрушки неизменно гнусным образом искалечены. В пазлах гарантированно не хватало нескольких кусочков. У лего-человечков отсутствовали ноги, руки или головы.